 Игорь Николаевич Крылов:
на грани науки и поэзии.
Не знаю, как для Крылова и Мейена, для меня они, оба, и я были неким
треугольником, и в том смысле, что иной раз могли проскальзывать и некие
нотки ревности (это бывает и в мужской дружбе), и в том, что они
(опять-таки именно для меня) были столь непохожи друг на друга, и в том, что
в душе, в памяти формировался как бы некий совмещенный образ из них двоих,
взаимодополнительных. Если в рамках школьного сочинения Мейен был бы
Штольцем, то Крылов Обломовым (при том что с этакой ленцой смог в своей
области и в некоей литературной околонаучной оставить мощный след). Оба
оказались в литературном отношении (важном для меня, их редактора в
ненаучной печати) на редкость талантливы и переимчивы, но совершенно
по-разному. Игорь Крылов и талантливостью и неспешностью ее претворения во
что-то осязаемое поразительно напоминал своего великого тезку баснописца
дедушку Крылова (открыл это не я первый, все шутки на эту тему были с
бородой). Оговорюсь, что "обломовщина" Игоря была резко ограничена его
порядочностью и обязательностью. Если что обещал сделает, и сделает по
высшему литературному и научному классу. Зная это, он старался не обещать
слишком часто. И все равно, видимо, превысил отведенную ему норму делания.
Сердце перенапряг.
Некоторое представление о нашем "треугольнике" дают отдельные фразы из нашей
переписки. Вот, к примеру, в письме от 10 ноября 1975 года:
"Про пути в незнаемые древнейшие следы жизни ничего не написал. У нас тут
было могучее международное совещание в сентябре с экскурсиями на Урал и КМА
(Курская магнитная аномалия, железорудное месторождение "родных" для
Крылова-палеонтолога докембрийских времен А.Г.) вкалывали. Не как
Мейен, конечно, но тоже досталось. Опять же Мейен это МЕЙЕН. Ну,
авось...".
Здесь за кадром просматривается деликатный отпор моему нажиму, ведь пытаясь
заставить Игоря написать для сборника "Пути в незнаемое", который я тогда
редактировал, я волей-неволей горячился, язвил и даже ставил "обломову"
Игорю в пример "штольца" Мейена, который мгновенно все понял, выкроил время
и уже сооружал для меня свой знаменитый "Принцип сочувствия". Платили в
"Советском писателе" не в пример лучше, чем в "Знаниесила", а деньги, хоть
и не были тогда главным в жизни, но тоже играли какую-то роль в наших
планах и приоритетах. Доктора наук Крылов и Мейен, мировые величины в науке,
жили в хрущобах и умели довольствоваться малым, хотя и это отняло у них
немало здоровья и лет жизни.
Когда в своем, видимо, весьма бурном письме из Памирской экспедиции, где аж
три кандидата наук попытались украсть у меня первый же мой научный результат
в области прогноза землетрясений (потом я был им благодарен: это стало живым
сюжетом моего второго романа "Полигон"), я спрашивал совета, как поступить
(мой академический опыт был невелик), Игорь ответил необычайно взволнованным
и очень дружеским письмом, которое меня очень поддержало, хотя и содержало
мало для меня утешительного:
"5.6.74. Милай! Получил крик души твоей. Будем обсуждать с Мейеном.
Боюсь, кислое дело. Это в журналистике ты волен сам носить свои материалы по
редакциям. В науке же твоих материалов нет Есть материалы института.
Ни одна редакция не возьмет без письма от начальства автора ни одну
рукопись. Думаю, что можно рассчитывать сделать доклад в МОИП (лично!) - и в
итоге будет взято (к публикации) содержание-аннотация на 1-1,5стр.
Это максимум того, что можно проникнуть втихаря. (Три статьи мне
довольно скоро удалось с помощью друзей, преодолев все академические
рогатки, опубликовать в ведущих академических журналах, но уйти из Института
физики Земли, конечно, пришлось А.Г.).
Но посоветуем, напишем. Эх, милай! В журналистике хищники не те. Там
предел гиена. Страшный зверь, берцовую кость за раз перекусывает. А у нас
от хорька до льва. Льву даже кусать не надо: положит лапу и в лепешку. И
еще зевнет при этом.
Стало быть, надо не хлопать ушами и вести строго продуманную тактическую и
стратегическую линию, четко знать с кем, против кого, за что, против чего
и т.д. Все можно сделать. Но строго в рамках правил. (Примерно так потом
и пришлось действовать. А.Г.). За бунт на рею. Морской закон.
Приезжай, я тебе порасскажу для будущих книг. Только будут ли они, эти
книги? Не та тематика... (Два романа я написал, чтобы опровергнуть эти
сомнения Игоря, которые, конечно, были и моими сомнениями.А.Г.)
Ну ладно, чтой-то я огорчился. Уж больно ты радостный приезжал. И такой
вопль!
Твой труд на грани науки и поэзии всколыхнул во мне забытое
чувство вдохновения... Как минимум годен только гекзаметр. Получи же и
порадуйся, о, великий!
Дальше следовал один из блестящих экспромтов Игоря, истинного, я считаю,
поэта, и не только в
палеонтологической доистории протерозоя... Конечно,
писал он для узкого круга своих, но уверен, Игорь простил бы мне то, что
сейчас я это шутливое послание обнародую. Пародийно обыгрывается сюжет моей
первой сейсмологической академической публикации в журнале "Природа",
пока еще в субординационном соавторстве с упомянутым в тексте А. Лукком,
одним из тех самых трех кандидатов наук...
ЧЕШУИАДА
"Очень
часто один
небольшой
эксперимент открывает..."
Лукк и Гангнус, стр. 65, столбец 1
Утро. Памир. Гиндукуш. Возле
Гарма
Воздух прозрачен и чист.
Разве что Лукком немного
Пахнет. В
природе уютно и мирно.
Хочется сделать большое.
Хочется двинуть науку
Экспериментом. Пора! И
сейсмолог
С грустью младую жену
оставляет
В жарких перинах
досматривать сны озорные...
Зябко подернув плечами,
идет, не спеша, до разлома.
Куст тамариска заветный.
Славное выбрано место!
Экспериментатор присел и
упруго
Выпущен мощный заряд по
планете!
Грохнул! И слушает. Волны,
толпясь, побежали
Вниз по пластинам1.
Мохо2 пронзили.
Уткнулись в ядро.
Сонмом нестройным вернулись
обратно.
Вздрогнув, Земля приоткрыла
самые тайные тайны.
Видит сейсмолог, как в
недрах глубинных
Лезут пластины, сопя, друг
на дружку,
Сзади и спереди, сверху и
снизу. Напополам разорваться готовы3
Лишь бы залезть.
Индостанский осколок
Лезет к Евразии, в буфер
персидский упершись,
Западный лезет Памир на
Плиту Гиндукуша,
В узел сплелись. И все лезут
и лезут.
Вот бы фонарь там зажечь!
То-то была бы картинка!
Слушает эхо сейсмолог. Вот и
утихли дрожанья.
"Все чешуя!" говорит он,
довольный...
"Чешуиада". Комментарий и примечания
Чешуи - старое название того, что потом назвали плитами, слово из
старого, вегенеровского еще мобилизма, часто употреблявшееся оголтелыми
фиксистами для высмеивания враждебной концепции. В предыдущем письме
Игорь писал мне по поводу той же самой статьи в "Природе" (вызвавшей
раздражение весьма еще влиятельных тогда в ИФЗ фиксистов):
"Я привык верить больше фиксистам. Слово "верить" наиболее точно, и
все больше, несмотря на новые массовые материалы, приобретает религиозный
оттенок. Только что слушал два доклада по Уралу и поразился несхожести
оффмановский, грабено-синклинорный, и перфильевский чешуёвый. Это
предисловие необходимо, чтобы объяснить настороженность, с которой я
приступил к вашей статье. Но она мне понравилась"
Такая реакция геологов в те времена на шквал геофизических данных,
возвещавших приход плитотектоники, была типичной, и тогда весьма помогли
преодолеть старые верования геологов именно популярные статьи (научные с их
суконным языком не лезли в закосневшие мозги), что дальше и Игорь в том
письме отметил.
1. Пластины литосферные плиты, перемещающиеся по лику Земли, рождающиеся у
срединных океанических хребтов и погружающиеся в мантию у островных дуг и
Кордильер, дыбящие торосами Альпы, Кавказ, Памир, Гималаи.
(больше об этом)
2. Мохо поверхность Мохоровичича, граница между корой и мантией, не
играющая большой роли в современном мобилизме.
3. Здесь и дальше пародируется описание плитотектонических процессов, данное
в статье.
еще |
