>  

Евгений Евтушенко

об отце

Александре Рудольфовиче Гангнусе

8 апреля (1994 ?) г.

В ЦДЛ - в Президиум поэтического вечера "Не напечатают..."

Очень рад тому, что стихи моего отца Александра Рудольфовича Гангнуса сегодня прозвучат в стенах ЦДЛ, где писатели, к сожалению, в последнее время чаще всего встречаются на похоронах, а не на вечерах поэзии и прозы.

Александр Рудольфович был во всем красивым человеком - он был не только сам красив, но красиво читал стихи, красиво относился к женщинам, никогда не поступал некрасиво по отношению к друзьям. Его четверостишие, высеченное на надгробном камне

Отстреливаясь от тоски,

Я убежать хотел куда-то,

Но звёзды слишком высоки

И высока за звёзды плата -

гениально.

Он расстался с моей мамой, но не расстался со мной и научил меня любви к поэзии, читал не стихи, рассчитанные на детский возраст, а стихи "на вырост". Он был моей первой антологией русской поэзии до того, как я взял в руки Ежова и Шандрина (?). Он читал мне, еще семи-восьмилетнему, не "дядю Стёпу", а "Мцыри", "Медного всадника", Киплинга, Гумилёва, Павла Васильева, Бориса Корнилова.

Из моих ровесников ему больше нравились, пожалуй, стихи Владимира Соколова, с которым они нежно дружили. Отец был свидетелем моего последнего разговора с Бродским на моей квартире перед его отъездом за границу. В довольно точной врезке к программе этого вечера вкралось недоразумение. Отец огромными кусками помнил наизусть Маяковского, читал его, и глагол "недолюбливал" может относиться лишь к отдельным стихам и речам Маяковского, а не вообще к этому великому поэту.

Евг. Евтушенко

 

 

 

Александр Рудольфович ГАНГНУС был хорошим гидрогеологом - нашел множество подземных источников воды для рудников Казахстана, проводил еще в 30-е годы изыскания створа будущей Братской ГЭС, предложил идею канала Иртыш-Караганда.

Был ли он религиозным? - Скорее, нет, не помню, чтоб он интересовался подобными вопросами, да и поэзия его  - романтическая, рыцарская, воспевающая женщину и любовь - не дает повода для каких-либо предположений на сей счёт. Но когда я сегодня задаюсь вопросом: что помогало ему жить напряженной литературной жизнью при полном понимании, что "не напечатают", что одно неосторожное слово, просто упоминание некоторых поэтических имен не в той компании - и он отправится на просторы Гулага вслед за репрессированым за "антинародную математику" отцом, когда нужно найти отгадку, как можно было оставаться порядочным и интеллигентным в самые подлые времена и в самых гиблых местах, то ответ один и краток: жизнь внутренняя, жизнь духа. И уже как производная - необыкновенное, почти мистическое чутье на людей.1

Как причуда и хобби - тихие личные изыскания в области тогда немодной и опасной - истории фамилии Гангнус. Склонялся к романтическим рыцарским версиям, к тому, что мы - из Скандинавии. Историю Швеции знал абсолютно. На сегодня можно считать, что копал где-то близко к истине. Про Генгеста мне что-то говорил (как и про Карла XII и про пиратов), может быть, неспроста, но не объявлял его нашим родоначальником, как бы оставляя это мне на доисследование...

А.Гангнус-мл.

1Эпизод: В кои то веки его домашние (последняя жена) разрешили нам вдвоем бесконвойно пойти в ресторан Дома журналиста, где папа бывал еще в эпоху нэпа. Входим, папа окидывает зал орлиным взором, видит, что я сейчас устремлюсь в уютный левый уголок под бригантиной, где всего один посетитель скучает, и совершенно решительно останавливает мой порыв: "Туда не пойдем, там стукач." Смотрю: черт, ведь, действительно, стукач, это очевидно, а я чуть было... "Мы пойдем туда", - распоряжается папа (привел-то его в ДЖ я, но я обескуражен, и папа овладевает командными высотами). Он усаживает нас на очень неудобное, на первый взгляд, место в торце за огромный общий стол, где уже сидят с десяток моих коллег по перу. "Здесь мы можем спокойно поговорить, - объясняет он. - Затеряемся в общем гвалте." Садимся. Я предлагаю ему меню - бегло взглянул и мне отдает, мол, сам. Я изучаю, а он: "Саша, ты спроси, пожалуйста, когда официант придет, нет ли у них устриц". Я: "Пап, ты что, сейчас же не нэп. Устриц в Москве не бывает - и в меню, смотри, нет. Я здесь каждую неделю обедаю, никогда не было." - "А ты все-таки спроси". Пришлось обещать. Официант подходит. Говорю: "Нам по сто водки..."  (его домашние велели не больше пятидесяти). Папа останавливает меня повелительным жестом. "Мой сын шутит, нам по двести". Официант с готовностью записывает. Я промямлил насчет закуски, про устрицы молчу, позориться еще... И папа сам спрашивает. Ну, думаю, все, сейчас всеобщий смех... И вдруг этот официант говорит: "Есть". И нам приносят устриц, мороженных и невкусных, и мы их... Ну, под водку сошло. И больше в ДЖ ни разу ни с кем за все остатние годы советской власти такого не случалось... Что это было? Может быть, мы не только от Генгеста произошли, но и немножко от его смертного врага Мерлина?

Впрочем, видимо, и стукач сидел там же, где сидел при нэпе, и устрицы и в те времена в меню не значились, а надо было особо авторитетно попросить...

 

О предстоящем разводе с мамой папа сообщил мне в поезде. Москва - Павлодар (впрочем, была пересадка с ночевкой даже у какой-то стрелочницы на станции Татарск). Был май 1953 года. На долгом пути было много разговоров. И все - важные, запомнившиеся навсегда.

В прошлом 1952 году мама была уволена с работы - из ЦНИГРИ. (см. об этом в главе о маме ). Судиться было бесполезно - до мамы это пытались с нулевым результатом сделать другие. В геологии начались странные увольнения и  посадки даже и более известных ученых - то ли за нерусские фамилии на волне "борьбы с космополитизмом" и "дела врачей" то ли за идеологически невыдержанную линию в науке (после "антинародной математики" деда Р.В. Гангнуса и гонений на генетиков и кибернетику это было вполне возможно). Маму хорошо знали в московских геологических институтах и вроде даже приглашали. Но когда ворох бумаг попадал в очередной отдел кадров, то на этом всё и кончалось.

Маму поддерживали как могли друзья и среди них и мамин помощник по экспедиции в Кузнецкий Алатау "дядя Лёша". Вот тогда в поезде папа и сказал мне впервые, что это наш с братом Володей будущий отчим.

Сейчас начало мая, значит это было ровно 60 лет назад. Поезд шел по огромной стране,  все великие русские реки  были как море - и уже (или еще) только два месяца, как не было Сталина. И мы уже почувствовали это на себе. Сразу после похорон Сталина (брат Женька там был и прямо оттуда прибежал к нам на Серпуховку, но ничего ужасного тогда про ту давку не рассказывал) мама написала жалобу о своем увольнении - и надо было решить, кому её направить. Про  Хрущева никто и не подумал, его всерьез не принимали. Берия или Маленков...

Помог бывший муж маминой подруги геологини Ирины Васильевны Кирилловой Газенко - он работал в ЦК. Посоветовал к Маленкову ("его аппарат всегда все проверяет и отвечает в положенные сроки"). Через две недели маму пригласили. Было как в сказке: вас уволили незаконно! Они были в курсе всех ее мыканий по институтам. Выбирайте любой. ИМГРЭ, МГРИ, ГИН... Сказала - назад, откуда уволили, и в поле - туда же в Кузнецкий Алатау. Через день триумфальное возвращение в ЦНИГРИ и лихорадочные сборы в поле. В пионерлагерь детей устраивать поздно. Папа берет меня в Павлодар - и оттуда как-то переправляет на лето к тете Люсе - она все еще ссыльная в Джолымбете - 100 км от нынешней столицы Казахстана. Брата Володю мама с дядей Лёшей везут в экспедицию с собой.

Второй после полного переворота в нашем домоустройстве темой разговоров у нас с отцом - но не менее важной - оказалась тема Сталина. Все еще боялись  при детях обсуждать и осуждать - и мама и бабушка (только глаза отводили при том что кругом многие рыдали) - а отец довольно решительно объяснил мне, рассказал всё. Я тогда, 13-летний пацан, почувствовал дыхание истории. Папа рассказал мне о "Повести непогашенной Луны" Пильняка, о голодоморе в Поволжье и на Украине - с пулеметами против голодных толп, о коллективизации в Казахстане с подобными же результатами. Иллюстрацией его рассказов о ГУЛАГЕ оказались сотни километров колючей проволоки, пустых бараков и вышек стрелков по ковылям всего Северного Казахстана, когда мы добирались уже на экспедиционном ГАЗ-52 от Экибастуза  (помню гигантские хоботы шагающих экскаваторов) до Джолымбета. Я точно помню - лагеря уже стояли пустые после Бериевской амнистии, которую потом ругали...

Папа старался - при полной откровенности - рассказать все так, чтобы во мне не возникло ненависти к стране и даже к социализму (на мой вопрос он ответил, возможно сильно упрощая: "А это и не был социализм - в самом начале даже Ленин сказал, что сначала будет период госкапитализма".) И насчет посадки деда - его отца Рудольфа - как бы передал мне и его тоже предостережение. "Он мне сказал когда увидел, что я разъярился и захотел куда-то бежать и что-то писать: Ведь бывает и мать наказывает ни за что, несправедливо. Но ведь это мать..."

И в Джолымбете, на Угольной долгие разговоры папы с тетей Люсей и ее  вторым мужем дядей Славой (женились в лагере в Долинке - она туда попала за первого - расстрелянного - мужа)  были абсолютно откровенными (в Москве такие разговоры проклюнулись не скоро). И в 1956 году, когда я  получил на час в райкоме секретную речь Хрущева на ХХ съезде (был недолго секретарем комитета комсомола школы), я вовсе не испытал того шока, о котором писали и по сей день вспоминают многие гораздо более продвинутые "старшие товарищи" . Наоборот, я сразу увидел, что сказано не всё - я уже знал гораздо больше. И знал от папы.

Александр Гангнус (младший)

об отце Александре Рудольфовиче Гангнусе

Неизвестная поэзия

Принято считать, что российская поэзия, остановленная в ее естественном развитии в 1917 году, продолжалась в дальнейшем в виде двух основных русел, как бы полностью или частично отрицающих одно другое, но уже через это тесно связанных, как связаны через зеркало предмет и его отражение, как в чем-то неразлучны действие и противодействие, - иногда в рамках творчества одних и тех же поэтов. Это - так называемая советская поэзия (пусть даже иногда и диссидентская) и поэзия эмиграции (часто внутренней). Сейчас они снова сливаются - в лучших своих образцах - в рамках общих антологий, и это правильно, поскольку этот беспримерный раскол все равно допустимо рассматривать как некий общий литературный процесс в рамках исторического эксперимента, поставленного самым пытливым (в буквальном значении тоже) общественным строем в истории. Госизат, самиздат, тамиздат в чем-то питали друг друга.

Но был еще и третий поток - пусть даже ручеёк русской поэзии, который протекал вообще вне всякой литературной жизни.  Эти поэты не могли даже помыслить о не то что о служении власти, но вообще о каком-либо контракте или торге, маленьких хитростях с машиной страха.

Александр Гангнус-старший творил в узком кружке друзей юности и детства, был романтиком в поэзии и инженером-гидрогеологом в жизни, и окружающую действительность стихами как бы обтекал, раз и навсегда проблему отношений с ней решив одним стихотворением "Не напечатают".

Эта поэзия жила своей особой жизнью и длила что-то в поэзии и жизни, что очень может понадобиться сейчас и завтра.

 Старший брат, после войны и эвакуации не по своей воле из Гангнуса обернувшийся Евтушенко, довольно резко осудил меня за образ отца в моем романе "Человек без привычек". Я не считал роман автобиографией (у героя, к примеру, нет старшего брата). Но в случае с отцом главного героя... пожалуй это был действительно отец - его поступки и его роль в событиях более-менее взяты из действительности и из сыновней памяти. И это имеет значение не только для сюжета. Пожалуй, здесь все же имеет смысл привести пару отрывков...

-     Неужели нельзя по-людски   расходиться?- задала риторический вопрос Нина Пантелеевна.- Ну, хотя бы как твои родители, Вадим. Они же из-за вас с Витькой не ссорились?

-    Нет...- не очень уверенно ответил Вадим. С отцом им никто не мешал видеться, это правда, но при разводе родителей не все было гладко. Семнадцать лет назад отец незадолго перед своим   уходом   предлагал ему, тринадцатилетнему Вадиму, идти   с   ним.  Вадим
тогда согласился (хотя и был привязан к матери больше, чем к отцу) по одной простой причине: он думал, что так будет справедливее:   матери - Витька,   младший, отцу - он, старший. Тем более что отец не сам уходил от матери, а, как тогда довольно осторожно, но понятно объяснил сыну отец, его выставляли.

Довод о справедливости был столь простым и неотразимым, что перед ним поначалу спасовала даже мать, когда пыталась переубедить Вадима. Ей пришлось пойти на какой-то решительный разговор с отцом, после которого он сам отступился от намерения делить сыновей. И хотя Вадим был, пожалуй, доволен тем, что все так решилось, у него оставалась некоторое время обида на отца и даже легкое презрение к нему: Вадим остался верен уговору, идее союза двух мужчин, которую так вдохновенно расписывал перед ним отец, а тот и здесь оказался слабейшим, не устоял перед женским натиском.

Впрочем, женский натиск был двойным - возможно, матери помогла тогда Варвара Степановна, гвардейского роста женщина, вдова, давно уже, чуть не со школьных времен, поджидавшая своего часа и наконец дождавшаяся: отец, помотавшись по родственникам, сдался на милость той, над влюбленностью которой подтрунивал большую часть своей жизни. Варвара Степановна не прониклась любовью к упрямому, выросшему в весьма вольной обстановке геологических родительских экспедиций Вадиму. К тому же жила она тогда с дочкой и без того тесно в небольшой комнате в коммунальной огромной квартире на Арбате.

Вадим еще раз вспомнил, что Нина Пантелеевна после войны не вышла замуж, тянула сына одна, хотя и "нужен сыну отец",- боялась, что отчим отца не заменит. Если это так, то молодец она все-таки: кто из них сейчас - Вадим, Алла, Лева - думают о детях больше, чем о самих себе? Может, все наши беды, разводы, неумение любить и жить друг с другом, как говорит Нина Пантелеевна, "по-людски", ласково, без измен и судорожных метаний, без ругани и подозрений определяются этой простой формулировкой неравенства: меньше мы о детях, о женах-мужьях думаем, чем о себе, меньше!

Не с нас началось. Нас воспитали эгоистами, если воспитывали вообще. Вадиму еще повезло - он рос с братом, все-таки привык понимать, что не один он такой неповторимый на свете. А так... отец один раз брал его, Вадима, в экспедицию, где, правда, научил его читать, но зато не стеснялся в его присутствии и водку пить люто, да и за рудничными трестовскими дамочками надушенными ухаживать. Начал он по-настоящему замечать Вадима, когда тот уже мог о книгах, о стихах поговорить, то есть когда Вадим уже вырос.

Еще...

Не верил Вадим уже и в свое личное обаяние и умение убеждать- после полного фиаско в первой женитьбе самоуверенности у нашего героя все же поубавилось. Требовалось что-то классическое, выверенное веками... Кто-то, заведомо внушающий доверие Светиным родителям, должен явиться и засвидетельствовать... или поручиться за него, Вадима, что не обманет, что не плут или что-то там еще и что слово его надежней, чем сто тысяч письменных брачных свидетельств, вместе взятых. Поpa было выводить на сцену убеленных сединами собственных предков.

Конечно, лучше всего подошла бы покойница бабушка. Учительница старой выучки, она умела внушить трепет и уважение людям самого разного калибра - всем, кто когда-либо в прошлом боялся двоек и дрожал перед экзаменом. Но бабушки вот уже три года как не было на свете...

Может, отец? Странно, но сначала Вадим понадеялся именно на отца... Впрочем, было одно детское воспоминание, которое могло навести Вадима на эту идею.

Вадим учился в шестом классе той самой переростковой школы, которая кошмаром застряла потом на всю жизнь в его памяти. В той школе господствовала грубая физическая сила дебильных парней-переростков, ей подчинялись все вплоть до учителей и директрисы. Вадим, конечно, никогда не жаловался дома, как мог, улаживал сам свои отношения с главарями многочисленных школьных "шаек". Хотел он или не хотел, но его домашние задания и контрольные всегда переписывались чуть не на глазах у учителей. Вадим все это, конечно, терпел. Но однажды, когда у Вадима списало сразу трое отпетых хулиганов, учитель математики поставил им четверки (их главарю, особенно терроризировавшему все три года Вадима, так даже пятерку); Вадиму же двойку. Вадим поднял руку и дрожащим от страха и обиды голосом спросил, за что ему двойка - ни одной ошибки в тетради не было отмечено. Учитель - щупленький, маленький, тихий, особенно запомнились почему-то его черные усики, редкость в те времена,- отвел глаза:

-  У вас плохой почерк. И потом кто-то из вашего угла у кого-то списывал. Думаю, что это вы.

Главарь и компания откровенно загоготали, показывая пальцами на мучительно красное, дрожащее губами, бессильное и одинокое "интеллигентское отродье". Перед глазами Вадима поплыла душная серая пелена: он понял, что учитель боится главаря и подыгрывает ему, помогая травить, добивая его, Вадима. Учеба, последнее, из-за чего еще стоило ходить в школу, стала бессмыслицей.

Вадим встал и запинаясь направился к двери.

-  А Орешкин уходит! - завопил главарь    голосом возмущенного примерного ученика - сегодня ему, "заработавшему" пятерку, что бывало все-таки очень редко, было интересно поиграть в эту игру.

Но учитель промолчал.

Вадим пошел домой и лег на диван. И пролежал, глядя в потолок, до вечера, до прихода родителей. А им объявил, что в школу больше не пойдет никогда. И не пошел.

. В школу тогда сходил отец. Кажется, даже два раза. Почему не мать? Трудно сказать... Возможно, ее собственное положение на работе было похожим на положение сына. Волна псевдонаучных разоблачений, ширясь от биологии, задела и геологию. Были надуманные обвинения и необоснованные увольнения. Волна вот-вот должна была коснуться матери (а потом и коснулась). Мария Альбертовна могла чувствовать себя недостаточно уверенно, чтобы сразиться за сына.

В общем, отец пошел. При полном параде - в горняцкой тогдашней черной полувоенной форме, в папахе и шинели, со звездочками горного инженера первого ранга. И добился неких гарантий... Нет, Вадиму туго приходилось еще полтора года, пока он с помощью бабушки не вырвался все же из проклятой той школы. Но учителя, хоть и не помогли ему ни разу в его постоянной и неравной битве со шпаной, так по крайней мере нейтралитета стали придерживаться строже.

 

 

                                     Форум

На главную

Hosted by uCoz